Автор: Bow Tie
Бета: Citrum Nobile
Обложка: Natka-Artifex
Иллюстрация: Сбежавшая из террариума
Персонажи: ШХ/ДУ, ДУ/ДМ
Рейтинг: R
Жанр: драма
Предупреждение: смерть персонажей
Саммари: когда Джон понимает, все становится просто
Дисклаймер: АКД, Гэтисc, Моффат
Примечание: в рамках "Большой Игры-2"
читать дальше
1
– Ну, доброе утро, сосед.
Джон стоял у окна с обжигающей ладони чашкой чая, то щуря, то широко открывая глаза в борьбе с никак не отпускающим сном. Сегодня он раздвинул пыльные шторы, чтобы посмотреть на Мир.
Мама почему-то никогда не говорила Джону простых, принятых и, вроде бы, правильных вещей: «Веди себя хорошо», «Будь хорошим мальчиком», «Делай людям добро, и добро вернется к тебе». «Ты – часть этого большого мира», – говорила ему мама, – «плохой ты или хороший, важно не это, важно то, что ты что-то несешь с собой. Если ты хочешь делать хорошие поступки – делай, если плохие – подумай, действительно ли ты этого хочешь. Но в любом случае, Джон, конечно, важно, что ты делаешь, но еще важнее, что тобой движет».
Джона эти слова пугали. Он не мог заснуть после того, как, обидевшись на Гарри за съеденный завтрак, спрятал гоночную машинку из ее коллекции в саду. А когда он избил одноклассника за порванный рюкзак, ложиться спать он просто боялся. «Плохой», – думал Джон и до рассвета лежал с открытыми влажными глазами, не желая погружаться в темноту.
А потом Джон вырос и понял, что мама имела ввиду, простое и правильное. Тогда он перестал бояться. Совсем. Поступая по совести, он все же в первую очередь поступал так, как не считал, а чувствовал нужным поступать. И был, кстати, счастлив.
Только так получилось, что с Джоном произошла беда. Он вдруг перестал хотеть делать для мира что-либо. Ни зла, ни добра. Вот Мир – никогда не останавливающийся огромный корабль, и вот Джон – застывший, не выброшенный, добровольно сошедший за борт наблюдатель, держащий глаза открытыми только из-за едва уловимого, почти затихшего отголоска общей боли. Его и Мира в лице Города, раскалывающегося и как будто умирающего.
Город звал, умолял вернуться человека, которого не так давно звал и сам Джон. Город все еще плакал, а Джон больше не мог. Наверное, это называется «исчерпать лимит». Когда ты больше не способен уже делать что-то, как будто закончился. Все заканчивается. Соль, сигареты, силы, терпение, жизнь, люди. Слезы вот тоже. Иногда, правда, Джон вспоминал, как это – хотеть плакать, если неосторожно поднимал голову и смотрел на небо после дождя, когда оно становится чуть светлее, совсем ненадолго сменяя грязно-серый на серебристо-голубой.
У Джона Уотсона была неплохая жизнь. В ней был смысл, в ней были желания, пусть обычные и приземленные. Не всегда интересная, чаще скучная, после войны – как старая вата, серая, потому что пыльная. Но жизнь у него была. Пока не появился Шерлок Холмс, пока Шерлок Холмс не исчез, оставив даже не вату, а только пыль. И теперь Джон должен…
-----
– Мне нужно было вызвать тебя раньше и запереть в одиночной камере, – Грег тер переносицу, почти не переставая, и рот закрывал слабо сжатой в кулак ладонью.
– Это бы вряд ли что-то изменило. Кроме места, времени и количества жертв, – Джон подпирал рукой щеку и периодически зевал, потому что тело хотело спать.
– Ну да, верно. Утешил.
– Ты это сам знаешь, все здесь знают. Я пока по коридору шел, встретил только одного человека, курьера. Который тоже, кстати, озирался на меня, пока за угол не свернул. И я поклясться готов, что до лифта он не шел, а бежал.
– Не преувеличивай.
– И не думал. Мы с тобой в отличие от остальных знаем, что происходит, кто это делает и ради чего. И то, что это бессмысленно тоже знаем!
– Я не хочу думать, кто это делает, с какой целью, и чем все это грозит. Просто работа у меня такая.
– Знаю. Спасибо, что хоть ты не пытаешься меня подозревать.
– А должен! У всех этих случаев только одна общая деталь, ты!
– Знаю… Но мне, сам понимаешь, нечего тебе на это ответить.
Кофе в бумажных стаканах успел остыть, пока они, молча, сидели за одним столом, возможно, думая об одном и том же.
– Будь осторожнее, и постарайся не ввязываться лишний раз…
– Грег. Я не он. Я ничего не делаю, уж поверь. Я просто пытаюсь жить, как раньше.
– Ну да. Из города все-таки никуда не выезжай.
– Отпуск у меня не скоро.
– Вот и отлично.
Джон почти закрыл дверь, когда услышал, как Лестрейд резко поднялся, скрипнув металлической ножкой стула по полу.
– Она не была плохой, Джон.
– Ну да. Конечно, не была.
-----
Лондон раскалывался, трещал, дымился и тонул в дождевой воде. Лондону было больно. Он по печальному стечению обстоятельств оказался орудием в руках одного сильного, важного человека. Плохого человека. Человека, почему-то не желающего принимать свою победу. Этот человек тоже звал того, другого, по которому плакали Город и Джон.
Лондон кричал. Джон слышал этот крик в голове и с сожалением понимал, что это совсем не его воображение. Трение тормозов, гудки машин, вой сирен, плачущие дети, взрывы.
Взрывы вернулись с Его смертью, не сразу, но очень быстро. Первый произошел даже не в Лондоне, достался только Джону. Обычный дом на краю маленькой деревни. Простая утечка газа. Жаль, конечно, хороший был дом, с интересной историей. Впрочем, один из многих. Джон выбрал его за бирюзовые ставни на окнах и провел там приятные выходные. А после того, как Джон уехал, дом взлетел на воздух, оставив на своем месте черное и, ненадолго, красное и желтое. Джон знал, что все началось с этого дома. Он рассказал это своему соседу, стоя у окна и наблюдая, как тает мнимое спокойствие. Город уже все чувствовал.
После дома был один из пациентов. Джон его не запомнил бы. Их так много, некоторых запоминаешь, конечно, и даже помнишь всю жизнь, иногда из-за сложности случая, чаще за яркие пуговицы, золотой зуб или кулон в виде павлиньего пера… Того парня со вскрытыми венами Джон бы не запомнил, не потому, что не одобрял, впрочем, возможно, именно поэтому, не смотря на то, что почему-то сам вызвался зашивать. Парень умер на следующий день. Разодранные порезы и ужас в глазах. Потеря крови в ванной комнате, признаки наркотического отравления, и заламывающая руки мать-одиночка. Ее лицо Джон запомнил благодаря бесконечным слушаньям по делу.
У Стива был диабет, а еще на прошлой неделе он похоронил жену. Джону было его искренне жаль. Он, в конце концов, понимал его больше, чем понимал себя сам Стив. Потому что Джон в отличие от Стива знал, что дальше будет только хуже. Он, кажется, впервые за долгое время использовал свой обеденный перерыв как положено. Они сидели в закусочной через дорогу от больницы, когда им в спину ударили мелкие стекла.
Взрывы. Просто, громко, символично. И как-то очень по-детски. Стоя напротив разорванного кирпичного здания, в котором еще несколько минут назад писал рекомендации по лечению насморка, Джон почему-то думал о снеговике. Очень хорошем снеговике, с носом-морковкой и кривой, доброй улыбкой, темно-красным шарфом и ведром на голове. Того снеговика со смехом и почти ритуальными танцами сломали, затоптали на тот момент уже бывшие друзья, лица которых Джон забыл.
Дети – это тоже символично. Но дети – это табу, это неправильно, это против правил. У Джона побелело перед глазами, когда экскурсионный школьный автобус из Швейцарии с маленьким мальчиком, которому Джон отдал свои мятные леденцы от боли в горле, разлетелся, брызнув гарью и кровью на ладонь все еще поднятую в прощальном жесте.
Потом к нему пришла Донован. Джон был все еще зол на нее и прекрасно понимал, что не простит никогда. Он помнил – Его раздражала глупость, и теперь Джон прекрасно понимал и разделял это чувство. Теперь Джон глупость ненавидел, искренне, не скрывая. Салли пришла вечером в пятницу, Джон не пустил ее дальше лестницы, а утром ее тело нашли в пяти минутах от его квартиры. Джон узнал это от Грега, который приехал за ним сам.
Джону не было жаль Салли, он отдавал себе в этом отчет. Спустя столько лет, он снова почти боялся ложиться спать. Возможно поэтому из участка Джон поехал к сестре.
После смерти Гарри Джон сломался.
Он принес с собой две бутылки бренди. На самом деле они не разговаривали. Каждый говорил о своем – одновременно, много, и почти не останавливаясь. Успокоения Джон тогда не получил, но по крайней мере смог отвлечься на физиологию, пытаясь добраться до дома на ногах, которых совсем не чувствовал. Гарри, конечно, предлагала ему остаться и, скорее всего, сразу знала, что он уйдет.
Проснулся Джон вечером, кажется, на следующий день, от сигнала почти севшего телефона.
Гарри нашли в собственной квартире, на собственной кровати. Просто слишком много алкоголя в крови, просто больная печень и слабое сердце. Просто никого не оказалось рядом. Она умерла одна, в пустой грязной квартире, пьяная и, Джон, к сожалению, знал это – несчастная.
-----
Взрыв на Нортамерленд-стрит прогремел в воскресный вечер, унеся с собой одиннадцать жизней и оставив огонь, кровь, слезы и бьющий в нос запах сгоревшей пиццы.
Джон, почти не моргая, смотрел на залитые пеной почерневшие остатки стен, стоя на противоположной стороне улицы. Еще пятнадцать минут назад он так же смотрел на плазменный экран в приемной после опознания трупа. Лучше бы в больницах крутили мультфильмы.
Он не заметил Лестрейда, махнувшего ему рукой, и стремительно приближающегося полисмена. Он увидел сгорбившийся силуэт между домами в нескольких десятках метров по диагонали и почему-то побежал.
Джон бежал, не имея ни малейшего представления, зачем это делает, кем может оказаться убегающий, и даже не уверенный, действительно ли там впереди кто-то есть. Просто Джон почувствовал почти забытое желание. Действовать, чего-то хотеть. Он не отдавал себе отчета в том, что широко улыбается, петляя по темным проулкам, взбираясь по пожарным лестницам, следуя уже даже не за тенью впереди, а за стрелкой внутреннего компаса.
Когда подошвы неудачно скользнули по влажной поверхности чуть косой крыши, Джон полетел вниз все с той же улыбкой, даже глаза не закрыл. Поэтому сначала увидел, и лишь спустя долгую секунду почувствовал на запястье сильную руку, затянутую в кожаную перчатку.
2
Завязывая последний узел, Джон думает, что веревку все-таки следовало взять не такую жесткую, и что его злость на Молли не очень оправдана. Молли уже полминуты почти не издает звуков, только очень тихо всхлипывает, но это не считается, тем более что она старается делать это как можно реже. Он не должен на нее злиться. В конце концов, мнимая вина Молли перед Джоном всего лишь в том, что она спасла жизнь другому человеку.
– Жив! Все это время, Шерлок. Ты был жив, а я, черт возьми, тебя оплакивал как какая-нибудь одинокая вдова!
– Ты бы и дальше пребывал в счастливом неведении, если бы не вздумал носиться по скользким крышам в темноте.
– Счастливом? Шутить вздумал?
– Вообще-то нет. В данном случае незнание означало безопасность.
Извинения, когда Джон вводит иглу, звучат искренне и являются таковыми больше чем наполовину. Он надеется, что Молли не умрет. Смерть – совсем не то, с чего стоит начинать.
– Получается все эти смерти, взрывы, что, по-твоему – спокойная и мирная жизнь?
– Реальной угрозы для твоей жизни не было.
– А Гарри? Шерлок, скажи, что ее смерть не имеет со всем этим ничего общего.
– Не будь идиотом. Конечно, имеет, больше, чем все остальное. Именно после неудачи с твоей сестрой Мориарти сменил тактику.
– Тактику сменил. О какой, черт возьми, неудаче и тактике речь?
– Действовать через тебя, конечно. Все это время он пытался воздействовать на меня через тебя, последовательно, по возрастающей.
Он знает, что не оставил улик. И, тем не менее, уверен, что Шерлок все поймет, восстановит детально, последовательно и точно. Интересно, как быстро он распознает мотивы и просчитает перспективы. Джон ловит себя на мысли, что хотел бы видеть, как изменится в этот момент его лицо.
– Ты знал, что она умрет?
– Проще простого. Это был его козырь, финальный аккорд, на котором я не мог не появиться. Здесь и была главная ошибка.
– Ты ничего не сделал.
– Именно! Он почти оступился после этого, почти выдал себя, я был у цели, я бы достал его, если бы ты все не испортил в последний момент, и теперь…
– Ты знал, что она умрет, и ничего не сделал.
С Лестрейдом все сложнее. Гораздо сложнее, потому что Грегори – единственный, кто поддерживал и, очень возможно, понимал Джона правильно. Видеть выражение его лица даже тяжелее, чем осознавать то, что предстоит сделать.
– Нет. Нет, это бессмыслица какая-то.
– Поверь, Грег, смысла в этом больше, чем ты можешь себе представить.
Обездвиженный с помощью шприца на два кубика, Лестрейд до конца держит глаза открытыми и, Джон смотрит на это с нескрываемым сожалением, до конца не верит в реальность происходящего. Возможно, Джону следует сказать, что Грег в нем не ошибался, что все те подозрения и обвинения в адрес Джона действительно были неверными. Что чутье или доверие того не подвели. Только Лестрейд теперь, разумеется, не поверит. И, пожалуй, он имеет на это право.
– Извини. Мне, правда, правда, очень жаль, Грег.
Исчезнуть. Пропасть без вести. Такая роль достается Лестрейду. Шерлок не найдет его, но точно поймет, кто стоит за этим исчезновением.
Смерть выпадает Майкрофту. И это тоже предельно очевидно. Почти естественно.
– Джон, вы же должны понимать, что моя смерть ничего не изменит. Лишь отсрочит ненадолго. Вы просто выиграете немного времени, но ради чего, если все равно не выйдите из этой комнаты? Смиритесь, вы не спасете его, Джон. Ничто не спасет.
– Я пришел сюда не Шерлока спасать, я пришел платить по счетам. Все честно, он виноват в смерти моей сестры, вам просто не повезло оказаться его братом.
Джон действительно не выходит из погруженной в полумрак комнаты. Его без лишних слов выводят, почти волоча по странным бесконечным коридорам, с мешком на голове и заведенными за спину руками. Сопротивляться Джон не пытается, это ведь действительно лишь бессмысленная трата сил. Они ему будут нужны еще, потому что он пока не закончил.
Когда Джон слышит знакомый звенящий голос, от которого кожу обжигает холод, он со спокойным ликованием понимает, что игра продолжается. Когда ему возвращают возможность видеть, его взгляд тоже спокоен. Жесткий, уверенный и, наверное, непонятный. Потому что Джим Мориарти смотрит ему в глаза с нарастающим, не скрываемым интересом в собственных.
– Ты только посмотри на себя, Джонни! – этот голос действительно способен резать воздух. Джон помнит, как он звучал приглушенно у самого его уха, тогда было почти больно. Очень давно.
– Браво, ты удивил папочку. Я бы даже сказал – поразил! – кажется, Джим собирается захлопать в ладоши, но его что-то останавливает. Джон, кажется, знает – что.
– Я бы удивился еще больше, если бы не знал, кто ты на самом деле, – продолжает Мориарти, и на этом месте его величественного монолога Джону, скорее всего, следует хотя бы удивиться в ответ, в идеале – испугаться. Но вместо этого Джон почему-то думает о Майкрофте. Теперь он не сможет узнать наверняка, он ли сдал его Мориарти.
– Полковник Моран. Совсем тебе не подходит, – почти торжественно сообщает Джим и по-детски вытягивает губы, делая несколько коротких пружинящих шагов в его сторону.
– Я, так и быть, прощу тебе это ужасное имя. Тем более что у меня есть для тебя деловое предложение.
– Я достаточно поработал на спецслужбы. Хватит до конца жизни. Я сам по себе.
– Как и я. Видишь, у нас уже есть кое-что общее.
3
Когда Шерлок обнаружил тело Молли, первым, что он почувствовал, было облегчение. Потом, почти сразу, горло сдавило, а желудок скрутило до едва сдерживаемой тошноты. Но сначала, именно облегчение, потому что Шерлок понял тогда, что Джон жив.
Исчезновение Джона было логичным и предугадываемым. Неожиданностью стала невозможность выйти на его след. Это почти убедило Шерлока в том, что Джон ушел не сам. И это была первая ошибка.
Исчезновение Лестрейда вызвало иррациональную злость. Снова никаких следов, ни одной зацепки. И снова никакой уверенности в чем-либо. Кроме одного – за этим стоял Джон. Еще больше Шерлока злило то, что он сам не знал, откуда это понимание. Логичным и понятным было другое – Джон действовал не беспорядочно, он знал и осознавал, что делает. Какими бы безумными и неправильными не являлись его действия, они были продуманы и подчинялись очевидной схеме.
Майкрофт оказался превосходным, идеальным завершением. Шерлок смеялся, запрокинув голову, низко и громко. Сглатывая спазмы в горле и держа глаза открытыми, чтобы высушить лишнюю влагу. Он думал только о том, что должен найти Джона как можно быстрее. Пока Джон не догадался, какой финал окажется для Шерлока настоящим финалом. И Джон пришел к нему сам.
Шерлоку потребовалось несколько секунд на выравнивание сердечного ритма, когда он почувствовал запах Джона в прихожей квартиры миссис Хадсон. Он был почти счастлив, когда выверенным движением, с горделиво поднятой головой, открывал дверь. Он сдержанно улыбался, пока не начал оседать на пол, цепляясь за косяк и дверную ручку. Выстроенная система его Мира рассыпалась за секунду.
Джон стоял почти напротив двери. С неправильно-спокойным лицом он спустил курок как раз в тот момент, когда Шерлок перешагнул порог гостиной. Побелевшее лицо миссис Хадсон, ее рот, раскрытый в беззвучном крике, темное пятно, расплывающееся на платье с полевыми цветам. Шерлок продолжал видеть все это даже после того, как глаза закрылись. Кажется, его все-таки ударили по голове.
-----
Джон все еще чувствует на языке вкус черничного леденца и видит, как Шерлок умирает, с притупленным ужасом понимая, что до этого момента смерти не видел. Смерть – это не остановка сердца и прекращение подачи тока в голове. Смерть – это когда гаснет свет в глазах. Это когда не зависимо от того, продолжаешь ли дышать, ты «сходишь с корабля». Однажды Джон почти умер, понять не успел, потому что в последний момент появился тот, кто мог вернуть его обратно. Крепко ухватив за руку, этот человек вытащил Джона на мокрую крышу одним воскресным вечером, как всегда, стремительно и без предупреждения сломав его жизнь в очередной раз. Видимо, имел право. И теперь этот человек умирает у Джона на глазах.
– Это ведь не я их убил, Шерлок, это ты их убил, – голос Джима теперь не кажется Джону острым и причиняющим боль. Может быть, он просто привык, а может, просто понял. Еще Джон, кажется, пропустил что-то, пока смотрел в умирающие глаза и думал о вечном. В любом случае, Джим как всегда увлекся. Его речь далеко не всегда связна и последовательна, Джон успел это понять за очень короткий срок.
– Я просто показал всем, какой ты на самом деле. И ему показал, – Джим перекатывает леденец во рту и кладет руку Джону на плечо. В ответ Джон скептически выгибает бровь и сухо усмехается. У Джима начинают блестеть глаза, почти светятся. Эти глаза смотрят сейчас только на Джона, как и те, которые стремительно гаснут. И Джон чувствует на корне языка горьковатый, очень сильный привкус. Нехороший, недобрый. Он называется власть. У Джона каким-то странным образом есть над Джимом Мориарти власть. Джон знает, что Джим лишь чувствует это, разумом продолжая отрицать.
С Шерлоком сейчас все как раз наоборот, он, кажется, наконец, понял, кто здесь и сейчас дергает за ниточки. И пока осознание не убило Шерлока, перейдя на уровень эмоций, Джон делает два коротких шага. Встает между Шерлоком и Джимом. Смотря первому в лицо, поворачиваясь ко второму спиной. Возможно, Джим успевает все понять, потому что его тело перестает существовать до того, как наступает настоящая смерть. Мгновение, и – бум!
Вместо эпилога
Всегда есть «после». После рождения, после школы, после войны. После – это настоящее. Самое обычное настоящее. Вот после него уже ничего нет.
После того, как голову Джима Мориарти разорвала одна из разработок спецслужб, спрятанная в черничном леденце, что-то изменилось, что-то осталось прежним.
Моли по-прежнему в коме. Оказывается, она сирота, Джон не знал. Интересно, знает ли Шерлок.
Спустя две недели вернулся Лестрейд. Осунувшийся, похудевший, как будто с тонкой поволокой на глазах. Его нашли идущим вдоль железнодорожных путей, в полутора часах от Лондона. Первые двое суток он ничего не говорил, только иногда спрашивал – который час.
Миссис Хадсон идет на поправку, скоро ее выпишут, но теперь ей придется чаще ходить к врачу. С миссис Хадсон все в порядке, но Джон будет видеть ее побледневшее лицо и широко раскрытые в удивлении и ужасе глаза, пока его собственные не закроются навсегда. Он никогда не забудет, как выглядит ее кровь на его пальцах, и какие горько-соленые на вкус собственные слезы. Слезы тогда были очень кстати, хорошо, что они у него все-таки остались. Благодаря слезам руки тряслись не так сильно, пока Джон зажимал ими рану. Еще, возможно, ему стоило кричать, а не шептать, прося прощения и умоляя просто немного подождать и жить, жить.
У полковника Морана действительно была некоторая власть. Потому что были должники. Капитан Уотсон решил, что простив долги, хоть немного смоет с рук Морана кровь. Еще было бы неплохо стереть самого Морана из собственной памяти, иногда это даже почти удавалось. Но если бы не Моран, Шерлок сейчас был бы мертв.
Информация об операции под безликим названием «Ликвидация» погасила все долги вместе с процентами, пусть Джону она всего лишь немного очистила совесть. Убрать Шерлока Холмса, на этот раз по-настоящему – единственно возможный способ подобраться к Мориарти. Так считал Майкрофт, «Ликвидация» – его инициатива.
Майкрофт любил брата, возможно, больше чем кого-либо, Джон это, к сожалению, знал. Только Англию Майкрофт любил чуть больше, Джон это понимал, но не разделял. Смерть Майкрофта на самом деле почти никак не повлияла на судьбу «Ликвидации». Это просто был единственный способ для Джона по-настоящему подобраться к Мориарти. Как миссис Хадсон – единственный быстрый и надежный способ укрепить позиции.
Одно так и останется загадкой. Почему Джим Мориарти не просто поверил, а по-настоящему доверился Джону. В том павильоне Джон долго искал глазами охрану, снайперов, камеры, хоть что-то. Пока не понял, что это был намеренный ход Джима – открыть спину и отбросить оружие. Может быть, ему тоже просто был нужен человек, которому можно доверить собственную жизнь. Интересно, нужен ли такой человек Шерлоку. Интересно, но совсем не важно.
У Джона Уотсона когда-то давно была неплохая жизнь. В ней был смысл, в ней были желания, пусть обычные и приземленные. Не всегда интересная, чаще скучная, после войны – как в песчаном тумане, размытая. Но жизнь у него была. Потом появился Шерлок Холмс, мгновенно разрушив все, что Джон медленно и неторопливо выстраивал. И теперь Шерлок, за неимением альтернативы – единственное, что может быть важным. Для Джона все снова стало просто.